Неточные совпадения
И все: несчастная мордва, татары, холопы, ратники, Жадов, поп Василий, дьяк Тишка Дрозд, зачинатели города и враги его — все были равномерно обласканы стареньким историком и за хорошее и за плохое, содеянное ими по силе явной необходимости. Та же сила понудила горожан пристать к бунту донского казака Разина и
уральского — Пугачева, а казачьи бунты были необходимы для доказательства силы и прочности государства.
— На чай оставил три пятака, боров! Самарский купец из казаков
уральских. Знаменито богат, у него башкирской земли целая Франция. Я его в Нижнем на ярмарке видал, — кутнуть умеет! Зверь большого азарта, картежник, распутник, пьяница.
— Флеров — все умеет. И дядя Гриша Дунаев. И доктор тоже. Доктор только не свистит, у него фальшивые зубы. Флеров даже за
Уральским херебтом жил. Вы умеити показать пальцем на карте
Уральский херебет?
Далее оказывалось, что Флеров ловил в бесконечной реке за
Уральским хребтом невероятных рыб.
Вот вам происхождение горностаевых муфт и боа, беличьих тулупов и лисьих салопов, собольих шуб и воротников, медвежьих полостей — всего, чем мы щеголяем за
Уральским хребтом!
— «У вас двадцать хуже наших сорока», — сказал один, бывавший за
Уральским хребтом.
Привалов набросал широкую картину настоящего
уральских заводчиков, большинство которых никогда даже и не бывало на своих заводах.
Привалов свободно вздохнул, когда они вышли на широкий балкон, с которого открывался отличный вид на весь Узел, на окрестности и на линию
Уральских гор, тяжелыми силуэтами тянувшихся с севера на юг.
Семья Заплатиных в уездном городке Узле, заброшенном в глубь
Уральских гор, представляла оригинальное и вполне современное явление.
Как большинство
уральских заводчиков, последние представители фамилии Приваловых жили нараспашку, предоставив все заводское дело на усмотрение крепостных управителей.
Совершенно одинокий, Цеханович занимался там естественными науками, собирал скудную флору
Уральских гор, наконец получил дозволение перебраться в Пермь; и это уже для него было улучшение: снова услышал он звуки своего языка, встретился с товарищами по несчастью.
Поплелись наши страдальцы кой-как; кормилица-крестьянка, кормившая кого-то из детей во время болезни матери, принесла свои деньги, кой-как сколоченные ею, им на дорогу, прося только, чтобы и ее взяли; ямщики провезли их до русской границы за бесценок или даром; часть семьи шла, другая ехала, молодежь сменялась, так они перешли дальний зимний путь от
Уральского хребта до Москвы.
Из детской я перешел в аудиторию, из аудитории — в дружеский кружок, — теории, мечты, свои люди, никаких деловых отношений. Потом тюрьма, чтоб дать всему осесться. Практическое соприкосновение с жизнию начиналось тут — возле
Уральского хребта.
— Что тебе, братец, за охота, — сказал добродушно Эссен, — делать из него писаря. Поручи мне это дело, я его запишу в
уральские казаки, в офицеры его выведем, — это главное, потом своим чередом и пойдет, как мы все.
[Как розно было понято в России путешествие Гумбольдта, можно судить из повествования
уральского казака, служившего при канцелярии пермского губернатора; он любил рассказывать, как он провожал «сумашедшего прусского принца Гумплота».
Наши речи и речи небольшого круга друзей, собиравшихся у них, так иронически звучали, так удивляли ухо в этих стенах, привыкнувших слушать допросы, доносы и рапорты о повальных обысках, — в этих стенах, отделявших нас от шепота квартальных, от вздохов арестантов, от бренчанья жандармских шпор и сабли
уральского казака…
Таково было мое первое путешествие по России; второе было без французских уланов, без
уральских казаков и военнопленных, — я был один, возле меня сидел пьяный жандарм.
Цеханович сначала был сослан в Верхотурье, один из дальнейших городов Пермской губернии, потерянный в
Уральских горах, занесенный снегом, и так стоящий вне всяких дорог, что зимой почти нет никакого сообщения.
По сю сторону
Уральского хребта дела делаются скромнее, и, несмотря на то, я томы мог бы наполнить анекдотами о злоупотреблениях и плутовстве чиновников, слышанными мною в продолжение моей службы в канцелярии и столовой губернатора.
… А не странно ли подумать, что, умей Зонненберг плавать или утони он тогда в Москве-реке, вытащи его не
уральский казак, а какой-нибудь апшеронский пехотинец, я бы и не встретился с Ником или позже, иначе, не в той комнатке нашего старого дома, где мы, тайком куря сигарки, заступали так далеко друг другу в жизнь и черпали друг в друге силу.
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны,
уральский казак сбежал с Воробьевых гор, бросился в воду, исчез и через минуту явился с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег, говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
В качестве грядущей революционной силы в тумане рисовались… какие-то, кажется,
уральские артели…
— Да, теперь все будет зависеть от железной
уральской дороги, когда ее проведут от Перми до Тюмени, — ораторствовал Ечкин. — Вся картина изменится сразу… Вот случай заодно провести ветвь на Заполье.
Скупленный в Зауралье хлеб доставлялся запольскими купцами на все
уральские горные заводы и уходил далеко на север, на холодную Печору, а в засушливые годы сбывался в степь.
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся
Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
Окончательно достукала зауральского мужика только что открытая
Уральская железная дорога.
Если бы двинуть в Сибирь
уральское железо, а оттуда дешевый сибирский хлеб, сало, кожи, разное другое сырье…
— Из этого ничего не выйдет, пока не проведут
Уральскую железную дорогу. Все барыши перевозка съест.
Заполье пользовалось и степною засухой и дождливыми годами: когда выдавалось сырое лето, хлеб родился хорошо в степи, и этот дешевый ордынский хлеб запольские купцы сбывали в Зауралье и на север, в сухое лето хлеб родился хорошо в полосе, прилегавшей к
Уральским горам, где влага задерживалась лесами, и запольские купцы везли его в степь, обменивая на степное сырье.
Пробираясь из Сибири в Расею, он застрял на одном из горных
уральских заводов, женился, да так и остался навсегда.
Доверенные крупных
уральских хлеботорговцев еще с осени уехали в Сибирь и закупали там громадные партии.
Поселившиеся в Нагорной каторжане, согнанные сюда со всех концов крепостной России, долго чуждались «некрутов», набранных из трех
уральских губерний.
Кроме своих
уральских, сошлись сюда и «чужестранные» — из-под Москвы, с Поволжья, из дальних сибирских городов.
Страда на
уральских горных заводах — самое оживленное и веселое время.
Десять лет, проведенных в Париже, совершенно переработали
уральских дикарей, усвоивших не только внешний вид проклятых басурман, но и душевный строй.
Груздев еще раз вздохнул, — он в тонкости понимал крупную мошенническую аферу и то безвыходное положение, в каком находился один из лучших
уральских горнозаводских округов.
Он просит сказать доброму своему Егору Антоновичу, что он совершенно ожил, читая незабвенные для него строки, которыми так неожиданно порадован был 10 сего месяца. Вы узнаете, что верный вам прежний Jeannot [Иванушка — семейное и лицейское прозвище Пущина.] все тот же; что он не охлажден тюрьмою, с тою же живостью чувствует, как и прежде, и сердцем отдохнул при мысли, что добрый его старый директор с высот
Уральских отыскивал отдаленное его жилище и думу о нем думал.
С удовольствием исполняю поручение Ивана Ивановича, который просит меня передать вам чувства, возбужденные в нем последним вашим письмом, начатым на
Уральском хребте и оконченным в Петербурге…
Какой-нибудь Тетюев пользовался княжескими почестями, а насколько сильна была эта выдержка на всех
уральских заводах, доказывает одно то, что и теперь при встрече с каждым, одетым «по-городски», старики рабочие почтительно ломают шапки.
Как! когда заводы на Урале в течение двух веков пользовались неизменным покровительством государства, которое поддерживало их постоянными субсидиями, гарантиями и высокими тарифами; когда заводчикам задаром были отданы миллионы десятин на Урале с лесами, водами и всякими минеральными сокровищами, только насаждай отечественную горную промышленность; когда на Урале во имя тех же интересов горных заводов не могли существовать никакие огнедействующие заведения, и
уральское железо должно совершать прогулку во внутреннюю Россию, чтобы оттуда вернуться опять на Урал в виде павловских железных и стальных изделий, и хромистый железняк, чтобы превратиться в краску, отправлялся в Англию, — когда все это творилось, конечно, притязания какого-то паршивого земства, которое ни с того ни с сего принялось обкладывать заводы налогами, эти притязания просто были смешны.
Нам приходится иметь дело в настоящем случае с интересами и задачами собственно
уральской горной промышленности, в частности — с специально заводскими интересами Кукарского заводского округа, поскольку они связаны с интересами заводского населения, земства и внутренней администрации.
Происхождение этого названия относится к первой четверти настоящего столетия, когда
уральскими заводчиками овладела мания посылать молодых людей из своих крепостных за границу для получения специального образования по горной части.
Вид на Кукарский завод и на стеснившие его со всех сторон горы из господского сада, а особенно с веранды господского дома, был замечательно хорош, как одна из лучших
уральских панорам.
Сорок стругов были тотчас нагружены запасами и оружием, и небольшая дружина под воеводством Ермака, отслушав молебен, поплыла с веселыми песнями вверх по реке Чусовой к диким горам
Уральским.
— Судаков-то
уральских и осетров оттуда привозят, с Каспийского моря? Значит — Урал на море!
Ведь она нищая, и отец ее из простых, сын казака
уральского, Федьки Зуба; хоть сам и дослужился до чинов и при больших местах был, а ничего не нажил: всё протранжирил на столы да на пиры, да на дочкины наряды; старик еле жив, на ладан дышит, а детей-то куча: от двух жен — шесть человек.
Во-первых, Зубиха (так называли ее сестры и мать Алексея Степаныча в своих тайных заседаниях) — низкого рода; дедушка у ней был
уральский казак, по прозванью Зуб, а мать (Вера Ивановна Кандалинцова) — из купеческого звания.
История началась с холодных кушаний: с окорока ветчины и с буженины, прошпигованной чесноком; затем следовали горячие: зеленые щи и раковый суп, сопровождаемые подовыми пирожками и слоеным паштетом; непосредственно затем подавалась ботвинья со льдом, с свежепросольной осетриной, с
уральским балыком и целою горою чищеных раковых шеек на блюде; соусов было только два: с солеными перепелками на капусте и с фаршированными утками под какой-то красной слизью с изюмом, черносливом, шепталой и урюком.
Многоводны и многообильны разнообразными породами рыб твои реки, то быстротекущие по долинам и ущельям между отраслями
Уральских гор, то светло и тихо незаметно катящиеся по ковылистым степям твоим, подобно яхонтам, [Яхонт — старинное название драгоценных камней — сапфира и рубина.] нанизанным на нитку.
— Она бедна, у нее ровно нет ничего, а ее дедушка был простой урядник в казачьем
Уральском войске».